… так: «Там, где недостаточно веры,
появляется безверие». Процесс сакральной передачи некого сверхзнания между
высшим и низшим, например Небом и человеком, мастером и учеником, происходит
лишь благодаря полной искренности в помыслах и абсолютной содоверительности,
когда оба сливаются воедино, образуя «единое тело». Для того, кто не искренен и не
чист сердцем, закрыт путь к истинной мудрости, и Небо не говорит с ним.
 
§ 18
 
«Человеколюбие», «долг», «сыновья почтительность» – основные категории
конфуцианской философии, призванные регулировать отношения в обществе и
поддерживать гармонию между правителем и подданными, отцом и детьми. Но не
противоестественно ли это – регулировать отношения через наигранно-придуманные
понятия? Словесная игра отвергалась даосами, направляя человека внутрь его
сознания, его истинных чувств. Все эти категории – лишь отражение негативных
тенденций общества, лихорадочно стремящегося восстановить гармонию «золотого
века». Следуя даосской концепции, внешние формы мира противоположны
внутренней сути, как чёрное противоположно белому, но одновременно они и
дополняют друг друга. Поэтому проповедь высоконравственных конфуцианских
категорий расценивалась как грозный знак смуты в обществе, а призывы к
«преданным чиновникам» (чжун чэнь) – как признание в его безысходной
коррумпированности. Шестью категориями родственников, на которых базировалась
китайская семья, считались отец и сын, старшие и младшие братья, муж и жена.
Фраза (8) тесно связана с реалиями того времени, и обычно переводится как «если
государство охвачено смутой». На наш взгляд, речь идет именно о «государстве и
его уделах», поскольку в тексте встречается понятие гоцзя. В современном языке
оно действительно означает государство, однако в Позднюю Чжоу го (°к)
представляло собой наследственное владение, пожалованное правителем-ваном
своим ближайшим подданным-чжухоу. Го состояло из нескольких цзя – владений
наследственных аристократов [74, 344].
 
§ 19
 
Фраза (1) отсутствует в некоторых изданиях [9, 54]. Здесь идет речь о трёх
разрушающих началах гармонии в государстве: мудрецах и их мудрствованиях (шэнь,
чжи), человеколюбии и справедливости (жэнь) и хитроумии и выгоде (цяо, ли).
Часть этого параграфа (1–5) явно полемична и направлена против конфуцианцев,
а точнее, против их понимания культуры (вэнь) (8), которое лаоисты рассматривали
как противоестественное вмешательство человека в природный закон, а Ван Би
называл «излишним приукрашательством». Здесь иероглиф вэнь, обычно
переводимый как «культура» или «письмена», переведен как «обманчиво
приукрашенный», что отвечает общему контексту и большинству комментариев. В
литературе периода Позднего Чжоу вэнь как облагораживающее, гармонизирующее и
окультуривающее начало логически противостоит «у», досл. боевой) – неистовому,
природно-необузданному началу. Для конфуцианцев «благородный муж» (цзюньцзы)
как бы облагораживал и приукрашал мир, культивируя слово и письменный текст,
т. е. вэнь. Таким образом, «вэнь» было мерой человека культурного в человеке
природном, способом его самоопознания в мире «необлагороженного и дикого». Для
этого и служили многочисленные морально-нравственные категории, сводимые к
гармонии вселенского ритуала и тщательности жизненного церемониала, которым
должен был следовать человек именно как существо не столько природное, сколько
социальное. Лаоисты же, проповедовавшие «естественный» принцип жизни, а за
ними и даосы считали, что «вэнь» нарушает природную целостность человека,
пестует внешнюю форму, «красивость» в ущерб внутреннему постижению сути вещей
и соединению с универсальным разумом Дао. Поэтому Лао-цзы учит «красоте без
прикрас», презирая «узор культуры». Внешняя простота его учения не отвлекает
последователей на изучение внешних форм, но сразу указывает на нечто более
глубокое и серьёзное, что таится за расписной ширмой мудрых рассуждений о
человеколюбии, хитроумии и выгоде. Одновременно преодоление желаний,
связанное с упрощением мира, не должно сопровождаться насильственным
изменением сознания. Желания постепенно сами изживаются, когда душа мудреца
становится тождественной с «телом» Дао.
До сих пор китайское понятие «культура» (вэньхуа) дословно переводится как
«внесение изменений в узор мира» или «приукрашение». Даосам же это казалось
нарушением естественности мира.
В Бошу А и Б нет фразы (1)
Бошу А фраза 2:
Отвергни звуки (шэн) [пустых словословий], устрани мудрость.
В Бошу во всех случаях иероглиф чжи (мудрость, мудрствование) заменен на чжи (знание).
 
§ 20
 
Возвращение в состояние новорождённого, а затем самопорождение в виде
нового, «истинного», человека берёт свои истоки в ранних ритуалах инициации как качественном
перерождении человека. Примечательно, что иероглифы
«замутнённость» (дунь) и «погружённость во тьму» (хунь) образуют имя Хуньдуня
– одного из персонажей даосской традиции, персонифицированного создателя мира.
Его сущность – пустота, отсутствие постоянной формы (он изображался в виде то
человека, то собакообразного существа и т. п.). По существу, «хуньдунь» – лишь
ритмизированный набор звуков, не связанных ни с формой, ни с содержанием. Все
черты архаического Хуньдуня, символизировавшего изначальный Хаос, перешли и на понятие Дао.
Отрывок (5-22), носящий явный поэтический характер и полный образов древней
мифо-поэтики, не только несколько выбивается из общего контекста параграфа, но
контрастирует и с языком всего текста. В нём виден ярко выраженный личностный
характер, мощная экспрессия, и это позволило некоторым исследователям [228, 50]
предположить, что этот фрагмент нелаоистского характера, возможно, пришёл из
фольклорных песен. Непосредственно в текст трактата он, вероятно, вошёл из
аграфы и включён сюда, поскольку точно передаёт идеал безыскусного мудреца,
отстранённого от этого мира.
В Бошу между (4) и (5) стоит:
Простые люди умеют различать.
Лишь я один не вижу разницы.
 
§ 21
 
«Семя» (цзин ѕ«) (5, 7) понимается не только как исток или протоначало всех
вещей, обладающее силой истинности, но и как некое вещество, осеменяющее мир
Благодатью. С этим связано и нехарактерное именование Дао «отцом мириад
созданий», так как семя связано с мужским началом ян. В других же местах Дао – это
исключительно женское порождающее начало (§ 2, 6).
Бошу (7):
С наших дней до древности...
Перестановка слов в этой фразе не случайна – у Ван Би стоит: «С древности и до
сегодняшних дней». В мавандуйском варианте, равно как и в школе Хуан-Лао,
даосизм понимался как современное учение, призванное осмыслить дела древности.
Бошу (9):
Откуда я знаю, что начало вещей таково?
 
§ 22
 
Параграф показывает, что ещё до создания трактата существовали речения
древних мудрецов, по своему содержанию схожие с ранней даосской мыслью.
В строке (8) использован иероглиф «ши», который здесь переведён как «принцип».
В древности под «ши» понимали бирки для гадания, раскладывая которые,
предсказывали судьбу. Таким образом предполагалось символическое единство
простой деревянной или костяной бирки и глубины космической судьбы. Таким
образом, можно сказать, что «Мудрец объемлет Единое, используя его в качестве
инструмента для предсказаний судьбы Поднебесной».
Первый пассаж (1–6), очевидно, представляет собой набор фольклорных
высказываний, вероятно, внесённых в качестве примеров мистической диалектики в
даосскую аграфу. Сами эти фразы приписывались древним мудрецам (15).
Остальная часть текста – лаоистский комментарий на эти высказывания,
начинающийся с вводной фразы (7–8) и построенный по парному принципу: фраза (9)
соотносится с фразой (1), фраза (10) – с фразой (2) и т. д.
Бошу А (2):
Сгибаемся – и обретаем стабильность.
Бошу Б и Фу И (2):
Сгибаемся – и обретаем правоту (чжэн).
Бошу (8):
делая его самцом Поднебесной.
 
§ 23
 
Истинный человек живёт в отсутствии вербальной активности (1), что позволяет
такому человеку, не проявляя себя, продлить свою жизнь (3–4). Это называлось
искусством «самосбережения», переросшего позже в сложную систему
психопрактики. На вечность обречено лишь то, что создано «безымянным» началом –
Дао, которое не проявляет себя даже в словах, что и подчёркивает первая фраза
параграфа. Единственный путь человека к бессмертию своих мыслей и свершений –
это следование Дао, которое «делегирует» ему свою вечность. В этот момент
пропадает граница между человеком, следующим Дао, и самим Дао – они обретают
полное единство. Лао-цзы повторяет фразу из § 17.
Бошу (12):
фраза отсутствует.
Бошу (13–14):
Тождественный с Благодатью – ценится Дао.
Тождественный с утратой – утрачивается Дао.
 
§ 24
 
Передвижение на цыпочках, возможно, связано с конфуцианскими ритуалами, а
большие шаги – с древними ритуальными танцами. Согласно «Дао дэ цзину»,
внешняя правота и приукрашенность оборачиваются в душе фальшью и уродством и,
наоборот, по принципу взаимоуравновешивающихся противоположностей (§ 47).
Смысл фразы
(3–4) раскрывается в § 22.
Бошу (2):
фраза отсутствует.
Бошу (3–4):
Настаивающему на своих взглядах не стать знаменитым.
Излишне смотрящему на себя не стать просветлённым.
Бошу (10):
Поэтому даже тот, кто имеет желания,
не позволит им остаться [в себе].
 
§ 25
 
Хаос (1) в даосской традиции выступает как некое положительное, порождающее
начало, которое содержит в себе семена всех вещей мира. Порождая все изменения
мира, переход одного явления в другое, Дао само по себе остаётся неизменчивым, и
нет той вещи, которой оно могло бы уподобиться. Его символ – одиночество, а раз
мудрец тождественен Дао (§ 23), то и его путь – отшельничество в толпе людей или
уход в горы. Дословно определение, применяемое к Дао, – «одиноко стоящее» (ду
ли), говорит об абсолютной отдельности Дао, его несмешиваемости с другими вещами.
Для даоса «Великое» – это то, что способно «возвратиться вспять», то есть
вновь вернуться к состоянию Прежденебесного Хаоса. Человек отнюдь не
центральная фигура мироздания, а один из четырёх великих, иерархически
восходящий к Дао через некое «следование» или уподобление. Лишь Дао свободно
от этого следования, так как оно самодостаточно и замыкается на самом себе,
воплощая изначальную естественность и обеспечивая её для других вещей.
Некоторые переводчики так трактовали последнюю фразу (21): «Дао следует
естественности». Но это явный нонсенс, ибо из этого следует, что естественность
стоит над Дао и представляет собой высшую сущность.
Во фрагменте (18–21) иероглиф «фа» переведён как «следовать», хотя это ни в
коей мере не отражает глубинного смысла взаимоследования в теории лаоистов.
Термин «фа» может быть переведён как «закон», «модель», «метод», «стандарт» и
выражает прежде всего соответствие какому-нибудь канону. Понятие «фа» нередко
применялось для описания социального порядка как «закон», «предписание», в том
числе и «уголовное законодательство», но «Дао дэ цзин», выражая параллелизм
социального и природного, делает «закон» (а в данном случае –
«взаимоследование») понятием надсоциальным и космическим, превращая его в
«естественный закон». Именно так осознавали понятие «закона» или «следования
канону» не только лаоисты, но и последователи течения Хуан-Лао [244, 48–49, 62].
Поэтому более точным термином может являться «брать себе за образец»:
«Человек берёт себе за образец Землю... Дао берёт себе за образец
естественность». Правда, последняя фраза может смутить строгого критика: если
Дао берёт себе что-то за образец (в данном случае – естественность, естественный
закон), значит, есть нечто, стоящее над Дао? На самом деле скрытый смысл фразы
таков: «Дао следует естественному закону, который заключён в нём самом», или
просто: «Дао берёт за образец само-естественность».
Ван Би понимал этот параграф уже не в лаоистской традиции, обрисовывающей
место истинного человека во Вселенной, но как текст, определяющий роль
правителя, который является «хозяином человека». Именно он в списке Ван Би
занимает во фразе (18) место «человека», именно он соотносится с Дао и получает
от него Благодать.
В современном понимании «цю» во фразе (16) означает «государство»,
«страна», в крайнем случае – «мир». Однако по смыслу ясно, что речь идёт именно
о пространстве, не ограниченном никакими рамками, абсолютно бесконечном и
вмещающем в себя даже «то Дао, у которого есть имя» (Ван Биxe «Ван Би (226–
249)»), в отличие от безымянного Дао, о котором невозможно даже говорить. Вариант
из Маваньдуя использует также термин «го», означающий именно «государство».
Это прекрасная иллюстрация того, что древние китайцы осознавали своё государство
именно как бесконечное пространство, на которое распространяется Благодать.
Бошу (4):
фраза отсутствует.
Бошу (6):
Назову его ещё и «Великим».
Ван Би (15):
правитель также велик.
Бошу (14):
В государстве (го) существуют эти четыре великих.
 
§ 26
 
В тексте (4) речь дословно идёт об особой телеге для перевозки зерна и грузов для
армии, что делает этот параграф похожим на ряд других «военных» отрывков «Дао
дэ цзина» (§ 68, 69). Смысл выражения «властитель (или «правитель») десяти
колесниц» (ваньчэн чжичжу) (7) вызвал немалые споры, несмотря на кажущуюся
очевидность своего смысла. Если быть буквальным в переводе этого выражения, то
его можно понять как «владелец десяти тысяч колесниц», однако в версии Фу И
вместо термина «чжу» (хозяин, правитель) стоит другой, близкий по написанию
термин «ван» , который иначе как «правитель» перевести нельзя. Сюй Каншэн
считал, что этот термин мог возникнуть лишь в период Сражающихся царств, и
утверждал, что впервые этот термин появляется лишь в трактате «Мо-цзы» xe «Мо-
цзы (трактат)». Одним из его аргументов было утверждение того, что лишь к периоду
Сражающихся царств человек, что обладал десятком тысяч боевых колесниц мог,
стать правителем, до этого такого количества колесниц просто не встречалось [126,
143]. Однако термин «десять тысяч» (Вань) в китайских текстах не имеет реального
цифрового смысла, а обозначает просто «множество», «мириады», например, «вань
у» – «мириады вещей» (досл. «десять тысяч вещей»). Поэтому в «Дао дэ цзине» речь
идет, конечно же, просто об обладателе несметного по тем временам количества
колесниц. К тому же еще в «Лунь юе» («Беседы и суждения») Конфуция в главе
«Сянь цзинь» мы встречаем похожее выражение: «Царство, в котором насчитывается
тысяча колесниц, может считаться одним из больших царств».
Здесь встречается несколько терминов, связанных с жизнью китайской
аристократии. В частности, «жунгуань» [(5) (дословно: «славное (приятное) для
взора») означает место для проведения праздников аристократии, зрелищ, а также
путешествия по красивым местам, а «янчу» (дословно: «гнездовье ласточек») в
одном смысле – покой, «умиротворение», в другом смысле – «повседневная жизнь»
аристократии. Всё это позволяет перевести строки (5–6) следующим образом:
«И если даже он ведёт красивую жизнь,
в своей повседневности он не погружён в неё».
Бошу (3):
Поэтому благородный муж (цзюньцзы), странствуя повседневно...
 
§ 27
 
Всякое умение приобретает в даосизме смысл высшего, абсолютного мастерства.
Доходя до предела, оно переходит в свою противоположность – становится
неприметным, ненавязчивым и тем не менее всеопределяющим. Отсюда и даосская
мудрость всегда будет считаться «сокрытой», «потаённой», «сокровенной» (сюань).
Во фразе (2) речь дословно идёт не о простой оговорке, но о мельчайшем, едва
заметном изъяне в драгоценном камне: «Умеющий говорить не допустит и
малейшего изъяна».
Оставленность, утрата Дао способны настигнуть даже мудрейших людей (15), и
они могут переживать безблагодатное состояние.
 
§ 28
 
Образчик Поднебесной (7–8) – это не столько пример, на который надо равняться
всем другим существам, сколько именно живое воплощение абсолютно
универсальной мудрости Дао, универсальная метаформа всего мира. В древности
иероглифом «ши» (образчик, идеальная форма) могла также обозначаться
ритуальная утварь для гадания. И здесь вновь возникает аллюзия священного
вместилища, лона небесного ритуала, земного опосредования священного. Общий
мотив всех трансформаций в сознании даоса – это развитие вспять и возвращение к
своему началу – к состоянию новорожденного (§ 10, 55), к Беспредельному, к
изначальной простоте. Всё это – образы абсолютной нерасчленённости, полной
пустоты, когда ещё не произошло разделения мира на противоположности, не
родились инь и ян, и всё пребывает в состоянии предрождения, чудесного преддверия.
«Изначальная простота» (пу) – одна из аллюзий Дао – переводится также как
«необработанное дерево», причём в тексте чётко прослеживалась преемственность
сакрального и профанного оттенков этого слова. Поэтому фразу «делая изначальную
простоту своим инструментом...» можно также перевести как «обрабатывая
необработанное дерево, изготавливают утварь (сосуды)». Вероятно, такое
сравнение человека с утварью было неприемлимо для Конфуция, и он в «Лунь юе»
ответил: «Благородный муж – не предмет утвари» (12.1), поставив на первое место
именно ритуальное благородство конфуцианского мужа в противоположность чистой
простоте и природной целостности сознания даоса.
Высшее умение заключено в том, чтобы законами и уложениями не вредить
обществу или сделать так, как дословно гласит фраза (20), чтобы «великие уложения
не разрезали (не разделяли) [мир]». Само подчёркивание, что уложения являются
именно «великими», намекает, что за ними стоит действие Дао.
Тан Вэньбо (VIII в.) (12):
фраза отсутствует.
Бошу между строками (5) и (6) содержат пассаж:
Познав белое, сохраняй и чёрное,
становясь долиной Поднебесной.
Будучи долиной Поднебесной,
вберёшь достаточно постоянной Благодатии сумеешь вернуться к простоте.
 
§ 29
 
Понятие «священного сосуда» или «инструмента» (шэньци) связывается в
даосизме с исключительным полем приложения сил Дао, где невозможно никакое
действие со стороны человека. Не случайно говорилось, что «великий сосуд долог в
изготовлении» (§ 41). Таким образом, нельзя человеку вмешиваться в форму
«священного сосуда» – Поднебесной, можно лишь, следуя Дао, использовать пустоту
внутри его. «Сосуд мира» точным образом отражает переменчиво-пустотный
характер. Благодаря такому широкому семантическому полю значений «сосуда» в
даосской терминологии выражение «правитель сосудов» может пониматься и как
«властитель страны» (§ 2, 67), и как «постигший способ использования пустоты
сосуда – Дао» (§ 11).
Фраза (10) в различных списках переводится по-разному. По классической версии
«Дао цзана», она звучит так: «Одни садятся [на телегу], другие падают [с неё]». По
версиям ХI – ХII вв., она звучит так: «Одни получают поддержку, другие
проваливаются» [21; 9]. В любом случае речь идёт о возможности следования
естественному закону. Следование Дао уже сопоставлялось со следованием
мудреца в своих странствиях за гружёной телегой(§ 26), а следовательно, «сесть на
телегу» означает приобщение к Дао, «упасть с неё» – отпадение от Дао,
оставленность человека за его деяния.
Интересна фраза (9). Возможно, здесь говорится об одной из ранних методик
дыхательных упражнений. Есть и другая трактовка, говорящая о «слабости» и
неприметности «истинного» действия: «Одни, дуя слегка, раздувают огонь. Другие,
дуя во всю мочь, лишь задувают его». Плоды приносит лишь то, что делается
неприметно, путём внутреннего усилия.
 
§ 30
 
Первые фразы (1–2) представляют собой типичный совет странствующего мудреца
правителю небольшого царства. Лаоисты старались разрешать все конфликты лишь
мирным путём, предлагая для этого способ следования Дао. В этой области у них
сложилась достаточно гибкая и тонкая теория «подчинения через слабость и
податливость» (§ 6, 61). «Сила», «творение насилия», «принуждение» (10–15), что
обозначается иероглифом «цян» рассматриваются как крайне негативный и даже
опасный тип поведения и правления, противоположный мягкому ускользанию от
столкновения с миром.
Здесь важна причина, по которой полководец прибегает к военной силе. Она
выражается кратким изречением «бу дэ и», которое можно перевести как «потому
что нет иного выбора», «против желания», «ибо никак не миновать». Речь, по
сути, идёт лишь о реализации своей миссии, мистический исток которой лежит вне
воли человека.
Бошу (6–7):
фраза отсутствует.
 
§ 31
 
Этот параграф вызвал множество споров среди комментаторов и исследователей.
Самый известный комментатор «Дао дэ цзина» Ван Би (III в.) оставил его вообще без
комментариев, а это, в свою очередь, породило много предположений. Долгое время
считалось, что текст комментариев Ван Би смешался с текстом трактата и § 31, по
сути, написан Ван Би как толкование к § 30. Другие исследователи предполагают, что
параграф был дописан уже после Ван Би и не является аутентичным текстом ранних
даосов. Но после находки в 1973 г. древнейших вариантов трактата в Мавандуе
оказалось, что этот параграф содержался в корпусе трактата задолго до Ван Би.
Может быть, Ван Би сомневался в подлинности этого отрывка, действительно
выбивающегося из общего контекста. По одной из версий, именно о нём Ван Би
сказал: «Я сомневаюсь, что этот параграф написан Лао-цзы». Скорее всего, этот
фрагмент не принадлежал ни к мистическому лаоистскому направлению, ни к
классическому даосизму, а действительно, был добавлен как комментарий
«служивых людей», сделанный в духе времени, но по строению фраз стилизованный
под древний текст.
В любом случае, части параграфа перемешаны между собой. Дело в том, что в
древности текст писался на бамбуковых вертикальных дощечках, скреплявшихся
между собой верёвками, образуя подобие книги. Иногда верёвки рвались, и дощечки
соединялись уже в другой, ошибочной последовательности, нарушая целостность
текста. Так, вероятно, произошло не только с этим параграфом, но и со многими
другими в «Дао дэ цзине». Скорее всего, первым должен был идти отрывок (6-13), а
за ним (1–5) и (14–22).
Центром параграфа можно считать наименее понятную, на первый взгляд, фразу
(4–5). В древности левая сторона сополагалась с положительным началом ян,
жизнью, природной витальной силой. Она считалась почётной стороной и
ассоциировалась с праздничными, радостными событиями. Правая же сторона
являлась символом начала инь, гибели, безвременного угасания, была менее
почетной и символизировала погребальные обряды, похоронные процессии и т. д.
Таким образом, любая война связана с «правой стороной», то есть со смертью,
сколь бы победоносным ни было сражение. Поэтому благородный муж, сидя дома, не
прибегает к военной силе и оказывается «справа», т. е. следует жизни, но
отправляясь в военный поход, оказывается слева, а значит, и может обречь себя на
безвременную гибель. Ту же мысль проповедует и отрывок (16–18), который прямо
свидетельствует, что «придёт время для погребальных обрядов». Поэтому и
подчёркивается, что «оружие – инструмент зла» или «армия – инструмент,
приносящий несчастья» (возможный вариант перевода).
Примечательно, что речь идёт не о «мудреце» – мистическом идеале даосизма, а о
«благородном муже» (цзюньцзы), который являлся нравственным ориентиром
именно конфуцианцев.
Бошу (1):
фраза отсутствует.
Бошу (6–7):
Оружие – не орудие благородного мужа.
Это инструмент зла.
 
§ 32
 
Правители и князья выступают как носители простоты Дао, так как в даосской
традиции всякий властитель человеческих судеб должен быть мудрецом. Если эта
категория людей следует Дао и распространяет своё невидимое влияние на всю
страну, то остальные существа подключаются к этому процессу, сами того не
замечая. Это символизирует «сочетание» или взаимоприкосновение Неба и Земли,
а «сладкие росы» выступают как аллегория счастья и благоденствия. Всякое
управление, равносильное нарушению естественности Космоса, порождает
возникновение противоположностей (§ 2) и рождает действие, то есть вмешательство
в природную незамутнённость мира. Так рождаются «имена». Лишь только человек
пытается дать чему-либо имя, ему приходится относить вещь к определённому
разряду, давать ей характеристику, делить на плохое – хорошее. Вещь вычленяется
из общего мирового потока, её соотносительность с Дао теряется, а целостность
мира нарушается. Таким образом, возникновение «имён» означает субъективно-
личностную оценку мира и отторжение себя от природного единства. Дао же
«безымянно», так как разум человека не способен обозначить его словом (§ 1), и
вместе с тем «безвестно» (§ 21), то есть скрыто от человека, что по-китайски
обозначается одним словом «умин». В момент появления «имён» мудрец должен
останавливаться, так как он переступил ту черту, за которой начинается активное
вмешательство в естественность, т. е. деяние. Этот пассаж – прекрасная
иллюстрация антиноминализма, родившегося среди ранних мистиков из опыта
общения с метафизической реальностью, где действительно нет «имён» – то есть
прообразов вещей.
«Слияние» или «взаимосочетание Неба и Земли» (6) представляет собой
аллюзию древнейшего изначального положения Неба и Земли, когда они лежали
одно на другом, были целостны и не разделены. По сути, речь идёт о бесконечном
совокуплении священных начал, проходящем через пространство бытия человека.
Такое положение двух начал понималось в древности как позиция in coitus, благодаря
чему Небо осеменяло Землю и рождался человек. Древнейший трактат «Ли
цзи» («Записи о ритуалах») говорит по этому поводу: «Когда Небо и Земля
взаимосочетаются, то все вещи рождаются из этого» [38, 92]. В этом параграфе в
качестве синонима привнесения в землю осеменяющей влаги, дарующей жизнь и
счастье, выступает «выпадение сладких рос» (7).
В древних текстах знаки препинания отсутствуют, что неизбежно порождает
различные варианты прочтения. Так, отрывок (1–3) в варианте Чжан И трактуется
следующим образом: «Дао постоянно безымянно и просто. Хотя оно и мало, никто
в Поднебесной не может править им».
Истинное развёртывание мира – это обращение внутрь себя, интровертность как
знак обладания истинной и незамутнённой природой. Поэтому вещи «могут
гостить у самих себя» – таков дословный перевод фразы (5).
Здесь появляется понятие «хоуван» (4), которое обычно принято переводить как
«князья и правитель», что лишь отчасти передает его смысловое содержание. Этот
термин трижды встречается в «Дао дэ цзине» в §§ 32, 37 и 39, причем в §§ 32 и 37
идет прямой повтор одной и той же фразы: «если бы правители и князья сумели бы
удержать его». Использование этого понятия позволило некоторым комментаторам
предположить, что эти пассажи «Дао дэ цзина» возникли не раньше периода
Сражающихся царств, поскольку до этого подобного понятия не встречалось [121, т. I, 20–21].
В частности, в «Чжоу И» («Чжоуские перемены») в разделе «Ши и. Икань» («Десять
крыльев») встречается похожий термин «ван гун», что также можно перевести как
«правитель и удельные князья»: «Правитель и князья специально рождали
опасность, дабы сохранить царства». В разделе гексаграмм «Ицзина» вообще
встречается тот же термин «ванхоу», только с инверсией иероглифов («правитель и
князья»): «Вот высшая девятка: не служа правителю и князьям, высоко ценить
это» (раздел «Чжун гуа»). Принято считать, что по меньшей мере часть раздела
«Десять крыльев» написана либо самим Конфуцием, либо в его эпоху, однако другая
часть, в частности, разделы «гуа» (гексаграммы) и «яо», была создана задолго до
этого [149]. Таким образом выражение «правитель и князья» было устойчивым
выражением, по меньшей мере, уже в VI в.
 
§ 33
 
«Просветленность» сознания (2) (мин) является характерной чертой человека,
познавшего себя, поскольку самопознание – всегда раскрытие Дао. Таким образом,
здесь виден парадоксальный характер даосского знания (чжи) именно как озарения
или открытия. Одновременно в этом параграфе идет речь и об особых типах
видений, в том числе и яркого света, которые приходят в моменты медитативной
практики.
Как следствие звучит мотив мистического долголетия и бессмертия (7),
характерный для архаических шаманистских культов царства Чу, хотя у Лао-цзы еще
не существует разработанной доктрины бессмертия, как это встречается в более
позднем даосизме.
 
§ 35
 
Великий Образ – один из многочисленных синонимов Дао, говорящий о его чисто
символическом, образном (в противоположность формальному) восприятии
человеком.
Музыка и изысканная пища (4) с древности считались важнейшими атрибутами
императорского двора, а Конфуций придавал музыке особое воспитательно-
облагораживающее значение. Однако даос считает, что все эти вещи – вторичны и
способны выполнять свои функции лишь тогда, когда правитель следует Дао. Оба
Мавандуйских текста абсолютно идентичны в этом случае. Возможно в фразе 4
иероглиф «гэ», традиционно понимаемый большинством переводчиков как «гость»,
следует трактовать как «то, что соответствует норме», «то, что считается
достаточным» – именно в таком значении он чаще всего фигурирует в древних
текстах. В этом случае вся фраза будет читаться: «Когда музыка и яства превосходят
то, что соответствует норме, следует остановиться». [Чжоу Цзычи. Лаоцзы каою
Тайбэй: Фувэнь тушу, 1984].
Параграф очевидным образом распадается на две части: 1–4 и 5–9, которые
искусственно связаны словом «поэтому». Вторая часть продолжает тему «малости»
Дао, как бы «недостаточности его» для обнаружения органами чувств (7–8): «для
слышания недостаточно [его концентрации], для видения недостаточно [его
концентрации]». Таким образом, Дао дается исключительно как мистическое переживание.
От канонического текста параграф отличается тем, что в начале фразы 5 стоит
вводящий в контекст иероглиф «гу» – «поэтому», а в конце «юэ» – «говорим», чего не
встречается в других версиях.
Бошу и Фу И (5–6):
Глаголимое от Дао не имеет ни вкуса, ни вида.
 
§ 36
 
Здесь отражён древний спор о том, надо ли посвящать народ в способы и мотивы
управления государством. Ряд школ считал наиболее эффективным способом
скрытое воздействие на душу народа, подобно тому как Дао вне усилия правит
вещами. Понятие «инструменты управления», или, дословно, «полезные
инструменты» (ли ци), в разные эпохи трактовалось по-разному: например, как
власть, как исключительно военная сила («инструмент» и «оружие» обозначаются
одним иероглифом), как сложная система чередования наказаний и поощрений.
Трактат «Хань Фэй-цзы» (III до н. э.) в разделе «Нэйчу шо ся. Лювэй» («Вторая
часть Внутренних рассуждений. Шесть мельчайших») так комментирует этот пассаж
7–9: «Могущество и влияние не могут быть заимствованы у кого-то другого... Это
суждение отражено в словах Лао Даня(1) о рыбе, которая не может [покинуть
глубины]. Сильное влияние – вот мощь правителя. В древние времена для народа
было очень сложным высказать что-то открыто, поэтому и используется [аллегория] рыбы».
Строки (1–4) перекликаются с трактовкой знамений и сакральных знаков в ранней
практике гаданий. В мистических системах возникновение какого-либо явления
определяется через возникновение его противоположности. Истинное действие как
бы уже находится внутри своей противоположности, а «внутриутробное»,
виртуальное состояние в даосизме и есть идеальное бытие всякой вещи. Таким
образом, «сжатое» есть знак скорого наступления «растянутого», а «усиление» –
это предшествие «ослабления».
Есть два разночтения в строке 3. Во-первых, в обоих Мавандуйских вариантах
используется иероглиф «цюй» – «отбрасывать», «уходить», «покидать», в то время
как в каноническом издании «фэй» «отбрасывать», «отрицать», «уничтожать», хотя
при этом смысл фразы не меняется. Во-вторых Маваньдуйские варианты используют
термин «юй» в противоположность каноническому «син» – «вскармливать»,
«взращивать», «расцветать», «проявляться». Таким образом канонический вариант
фразы 3 звучит следующим образом: «Желая что-то уничтожить, сначала дай этому
расцвести».
 
§ 37
 
Бошу (2):
фраза отсутствует.
 
 
Книга вторая
 
§ 38
 
Строка 5 в Бошу Б начинается со слова «Высшая благодать» – шан дэ (в русском
языке для перевода использована инверсия»: «Человек высшей благодати...»). В
тексте Бошу А речь идет о «Высшей справедливости» (шан и), причем такой же
вариант встречается и во многих более поздних изданиях. Однако иероглиф
«дэ» (благодать) в Бошу Б, как отмечают некоторые исс